СТИХИ ВЛАДИМИРА ЩЕРБАВСКИХ, ч.4.

В ЧЕМ СИЛА

Умолкли дизеля. Забрав постели,
Ушла команда и отсеки опустели.
Осталась вахта лишь и, дав её инструктаж,
Сошёл на пирс механик, догоняя экипаж.

Знакомая картина, вы не находите, друзья?
Из оставлений пирса иль причала,
И из таких вот возвращений наша служба вся,
Так или иначе, но состояла.

Мы все привыкли к ней,
Как к прочему всему, но всё же
Отплытье в Океан и возвращенье к гавани своей
По восприятью нашему немного не похожи.

Когда мы уходили, чувство грусти и тревоги,
Хоть в малой дозе, но в сердцах таились.
И вот, пройдя привычные дороги,
Мы всё превозмогли и снова возвратились.

А в море там всё улеглось привычно
И в ритм привычный обратилось.
Работа, вахта, как обычно,
Всё завертелось, а личное забылось.

И вот мы снова видим берег свой и, вроде, всё знакомо.
Деревья те же, только листья, почему то, зеленее,
Земля, как будто, твёрже и теплее
И дышится, и слышится всё, как то, по иному.

Начальники, что раньше были строже,
Теперь нам кажутся и ближе и роднее,
И даже голоса у всех приятней и звучнее,
А жены и детишки востократ дороже.


Но вот не все и не всегда подводники из моря возвращались,
Свою могилу в нём многие нашли.
Они с родными и друзьями попрощались
И больше на свиданье не пришли.

С Олегом Линде нас море разлучило.
Уж много долгих лет с тех пор прошло,
Когда его волной внезапно смыло
И в неизвестность унесло.

Беда случилась в Баренцевом море,
Недалеко от острова Кильдин она произошла,
Немного времени прошло тогда и вскоре
«Эс восемьдесят» там на дно навек легла.

Ситарчик, командир её, был другом мне,
И вот лежит она на каменистом дне,
Отсеки мёртвой тишиной объяты
И в них лежат все те, кто жил когда-то.

А в Тихом Океане пропал Кобзарь Володя.
И тоже не один, а с экипажем тоже,
И на пятикилометровой глубине
Лежат они все в вечном сне.

На пафос мы горазды и на слова обильны,
И любим говорить, что Океан наш дом родной,
При этом забывая о тонкости одной,
Что люди в нём пока вот не всесильны.

Бессилен я в своих стихах
Упомянуть всех тех, кто в море сгинул,
Кто близких и родных не по своей вине покинул,
Простите, если я в сердцах посеял страх.


Мы смертны все, но жизни нашей сила
Неодолима всё ж при том
И сколько б смерть нас не косила,
Когда мы живы, мы всё равно живём.


ДРУГИЕ

Давным давно возникло всё, что есть
И сколько времени прошло с тех пор, не счесть.
Нет торопясь текли века и вот
Возник другой ориентации народ.

И ни стыда, ни совести не стало:
Совокупляются они кто с кем и как попало,
Одной рукой дают, другой всё отнимают и воруют,
Детьми как помидорами торгуют.

Уже на вес их словно мясо продают
И деньги грязные считают,
За это их к порядку призывают
Иль строгий выговор дают.

Большие получая с запада награды,
Намереваются устроить гей-парады.
От Калининграда и до Забайкалья
Подобная бушует вакханалья.

А из болот московских либералы
Как черти и хмыри повылезали;
От оглушительного их многоголосья
В гробах у мёртвых подымаются волосья.

Ораторы бушуют в либеральном стане
И лижут задницу заокеанскому Обаме;
Наверное, чтоб стала побелее
И чтоб Россию он угробил поскорее.

Ну что за времечко приспело к нам?!
Потеха с горем горьким пополам;
Вконец опсев, распедофилился народ,
Не разобрать, кто больший изо всех урод.

Когда б зимой без шапок не ходили,
Тогда б мозги свои не застудили,
Не наступила бы пора такая,
Интеллигенция не расплодилась бы гнилая.

Ни вразумления и ни нотации
Нас не спасут от их ориентации.
Для них лишь только так, как делал встарь
Зауходанамусор – ассирийский грозный царь.

А иначе разучимся мы сами
Ходить ногами, а не бровями,
Смотреть глазами, ушами слушать,
Людней ни в коем случае не кушать.

Пока хоть зори тихие у нас,
Но мы со страхом смотрим на Кавказ;
Пока мы армию свою не возродили,
Оттуда нам грозит бандит Саакашвили.

Ну надо ж так, менеджер Сердюков
Угробил всё от армий до полков
И баб собрав большой кагал,
Всех генералов боевых поразогнал.

Хотели было припугнуть его допросом,
А он: «Я ничего вам не скажу,
Хоть и не Кузька я, но мать вам покажу»,
Ушёл и всех оставил с носом.


СОМНЕНЬЯ


Из детства вышли мы все когда-то –
Российские ребята и девчата
И как цветочную пыльцу нас ветер жизни
Разнёс и разбросал по всей Отчизне.

А многих разбросал он по чужбине,
Ведь ветры в разных направленьях дуют,
И тот, кто угодил в страну чужую,
Не смог вернуться и там живёт поныне.

Мне не забыть тот севастопольский вокзал,
Где поезд, что привёз меня, остановился
И я в толпе таких, как я, попал
На новый путь и в странствия пустился.

Чтоб увидать других людей, другие страны,
Шёл дружно топая тогда наш строй,
А по обочинам дороги той
Цвели кроваво-красные тюльпаны.

Их яркие бутоны, на ветру качаясь,
Как будто головами нам кивали,
Как будто с радостью нас всех встречали,
А мы всё шли и шли и ими восхищались.

Мы были молоды тогда и телом и душой;
Училище нас встретило как новый дом родной,
Взрастило нас как строгая и любящая мать
Способными Отечество своё оберегать.

Я благодарен Родине за ту науку,
Что учит отвергать нытьё и скуку,
Любовью настоящей и дружбой дорожить,
По совести работать и служить.

Национальностей не замечать различье,
Свою судьбу своим аршином мерить,
Иметь своё лицо, а не обличье,
Ложь отвергать, а в справедливость верить.

Так много было пройдено дорог:
Полярный, Петропавловск, Магадан,
Тарья Ракушка и Владивосток,
Тревоги и лишенья с весельем пополам.

И все, кто не пропал средь тех дорог,
Теперь способен подвести итог,
Что потерял или нашёл он в жизни,
Не задолжал ли что семье или Отчизне?

Потери и лишенья считать нет смысла;
Так, значит, получилось, так, значит, вышло,
Зато не скучно было, а было интересно;
Ежу понятно и всем известно.

Меня тревожит вопрос другой:
Что будет после с моей страной,
Когда уйдёт всё наше поколенье
И поколенье тех, кто отстоял её в сраженьях.

А то, что будут ещё сраженья,
Не может никакого быть сомненья;
Бесчеловечность и разбой становятся всё круче
И нависают совсем не дождевые тучи.

Война не сгинула, она ещё прибудет
И жареный петух страну разбудит,
В цене иная будет специальность,
А не гламурность и сексуальность.


А голубые, наркоманы, шоумены,
Которые сейчас как тля плодятся,
Они в солдаты не годятся,
Они иль разбегутся, иль станут на колени.

Чтоб выжить нам, нужно не так уж много.
Во-первых, в будущее следовать своей дорогой
И прекратить на запад все кивки,
Мы им не слуги, мы им не батраки.

Они нам не партнёры, а конкуренты,
А мы им что-то платим всё, как алименты.
Мы всё боимся их обидеть, как детей.
Да, шли б они . . . . . . , ну, в общем, к ней.


ИЗБУШКА

Безмолствует дремучий лес,
Уснули рыбы в омуте глубоком,
Уснули белки на дубу высоком
И водопадом льётся лунный свет с небес.

Вдали за лесом песня тоже льётся,
Хотя не разобрать о чём поётся,
Да изредка собаки лают;
В деревне, что за лесом, всё ещё гуляют.

В избушке на куриных ножках
Неясно светится окошко,
Дым над печной трубой клубится,
Видать, кому –то там не спится.

Стоял я долго на опушке,
Потом приблизился к избушке
И по ступеням без перил
Поднялся не спеша и дверь открыл.

В избушке жарко печь топилась
И жителей лесных толпилось
Неисчислимое число, а на столах
Шипело пиво в ендовах.

Всё дивно было в той ночи,
Вернувшейся из старины:
И гости странные и у печи
Баба Яга печёт блины.

На рыжей табуретке Леший бравый
Играет на баяне виртуозно,
И Царь Кощей совсем не грозно
Поёт с кикиморной оравой.

И Водяной так лихо пляшет,
Юлой вертится и платочком машет,
А на гитаре чёрный Кот
Перебирает струны и тенором поёт.

Меня увидя, пляску прекратили
И- «Здравия желаем!»- проорали,
За стол гостеприимно усадили,
Налили пиво и воблу дали.

За жизнь свою я видел всяко,
Хотя бы волны неимоверной вышины,
Но до чего вкусны Бабы Яги блины!!!
Наина Киевна,-её зовут, однако.

Заполночь Змей Горыныч прилетел
С авоськой полной бутылок самогона
И пили сколько кто хотел,
Чуть не оглохнув от стаканов звона.

С Горынычем проговорили до рассвета,
Он оказался очень мудрый Змей;
Таких, как он, я не встречал на свете
По рассуждениям и сущности своей.

Когда ж зажглась заря над лесом,
Я попрощался персонально с каждым бесом,
Особенно тепло со Змеем распрощался
И снова в этом мире оказался.